enjoy!
Название: You can`t always get what you want .
Автор: Sandra-hunta
Фандом: Рок-н-рольщик.
Пейринг: Арчи/Джонни.
Ответ на главу Ptrasi "Your voice".
читать дальше- Положи на место.
- Почему? Я хочу послушать.
- Потому, что это Джонни Кэш. Он здесь только потому, что это коллекционная запись, и я, возможно, когда-нибудь сменяю ее на что-то стоящее.
- Арчи, что не так? Не кобенься – я хочу послушать.
- Если в этом мире есть аномально жалкий, долбоебнутый и бесполезный музыкант, которого без всякого зримого повода продолжают слушать и чей рекорд никчемности никогда не будет побит, так это Джонни Кэш. Хуже него может быть только Джонни Кэш – если он сделает сейчас сольник-возвращение.
- Вау! Такой длинной фразы я от тебя не слышал, дядя, сколько тебя помню. Откуда жуткий зуб на Джонни Кэша?
- Не говори ерунды.
- У тебя на Джонни Кэша огромный, острый и ядовитый зуб – размером с клык саблезубого тигра, и я хочу знать, почему.
- Сняли тему.
- Он у тебя девицу отбил?
- Не борзей, Джонни.
- О! Он тебе в морду плюнул?
- Джон.
- Я жду страшной правды.
- Если тебе так любопытно, девицу у меня отбил менеджер Joy Division – но я отдал спокойно.
- Не хороша была?
- Был хорош менеджер Joy Division.
- Ты бежишь от ответа, дядя Арчи. Со всех ног.
- Ничего подобного.
- Спасаешься по методу 3D. «Дик Дает Деру».
- У него на редкость дерьмовая музыка.
- Тогда дай заценить.
- Не в моем доме.
- Тогда отдай на руки.
- Я тебе даже носовой платок не доверю.
- Только подумай, дядя Арчи, в какую мы с тобой угодили перипетию.
- Заболтаешь насмерть, кого хочешь.
- Я слушаю историю.
- Это… это не история, Джон. Это показатель редкостной нехватки мозгов среди потребителей. Джонни Кэш по ошибке попал в число американских рокеров первой волны. Хотя на самом деле он дешевый кантри-исполнитель с балалайкой. Единственной приличной песней, которую он спел, был чужой госпил – на его первом прослушивании. А потом он подсел и сделал из этого событие, хотя ничего особенного в этом не было. И все поверили, что это событие. А потом он – снова по ошибке – стал первым, кто спел в тюрьме строгого режима. Лишив приличные команды права на рекорд.
- В общем, ему везло?
- Не то слово. На ровном месте.
- И тебя это до жути бесит?
- Нет. Но музыка у него – дрянь.
- Ага.
- К тому, отвратительное имя. Хуже было бы, только если бы это был псевдоним.
- Ага.
У каждого есть свое дерьмовое поле. Бабы – шлюхи, виски – дрянь, деньги – бумага, власти – убийцы. На этом – край.
Мы все умрем. Жизнь бессмысленна. Девицы не дают. Мужики не уважают. Тексты не выходят. На этом – край.
Нас окружают ублюдки. Нами управляют ублюдки. Нас имеют ублюдки. Мы имеем ублюдков. На этом – край.
У каждого есть свой предел. За ним – нам нужна пенная ванна, белый саван и чистенькие крылышки. За ним – мы становимся размякшими и благостными, как пидоры. Слепыми, как новорожденные котята. Доверчивыми, как психи и дети.
Религия. Музыка. Женщина. Книги.
Семья. Дети. Картины. Зверье.
Вы меня поняли, верно? Вы меня поняли верно? Ты можешь быть циничной сволочью двадцать четыре часа в сутки, шесть дней в неделю – но на седьмой тебе понадобятся надежда и любовь. Наступает интоксикация. Перегрузка. И ты можешь говорить, что бутерброд всегда падает маслом вниз, залог отношений – совпадения и необходимость, человечеством движет алчность, и в подземке никто не уступит старухе место. Все так. Но в воскресенье вечером ты достанешь из обувной коробки коллекцию открыток – с семьдесят четвертого по девяноста пятый годы – будешь разглядывать их с лупой и улыбаться, как дурак.
Ты можешь думать, что все продается и покупается, что за сладкий кусок люди вокруг перегрызут друг другу глотки. Ты можешь думать, что розы – это оправдание миньета, брак – бегство от одиночества, служба – убийство интеллекта, и твои отпрыски сольют тебя в дом престарелых, но вечерком ты отправишься бегать в парк или поведешь на прогулку двух своих фокстерьеров, Джеймса и Микки, и все встанет на место.
Ты можешь убивать людей. Кидать их на деньги. Грабить банки. Спать с несовершеннолетней проституткой. Работать на подонка. И тем не менее: у тебя есть свой край. И тем не менее: тебе нужен свет. Тебе нужны белые занавесочки и правильное чувство. Иначе ты просто загнешься.
Решение. Поступок. Результат. Последствия. Вы поняли меня, верно? Вы поняли меня верно?
Если ты однажды решил, что ты лучше других. Дал деру вверх по эскалатору, пока они ждали своей очереди. Стал лучшим из лучших. В конце концов, непременно окажется, что ты был прав. То есть: вокруг тебя неудачники, ублюдки и подонки. То есть: ты совсем один – на самом верху, сверху тебе уже не спустится, а с теми, кого обогнал, иметь дело противно.
Но в мире идиотов, ублюдков и подонков жить неудобно и тоскливо. И поэтому кто-то – в случайной выборке, по стечению обстоятельств, - вылетает из круга. Вылетает за край. Кто-то становится твоей целью, радостью, опорой и любовью. Твоим лучшим другом, твоим сыном или отцом, гигантским стоком для всего, что ты мог бы дать.
Когда количество привязанностей сокращено до минимума, привязанность становится слепой. Мистер Арчи. Когда все, что у тебя есть, это цветок в горшке – ты сдохнешь, но польешь его вовремя, и будешь улыбаться, вытирая его листья. Мистер Арчи, мистер Настоящий Рок-н-рольщик, Вы поняли меня, верно? Вы поняли меня верно? Когда количество близких искусственно срезано до двух, эти двое – вся твоя жизнь. Особенно, если ты не умеешь жить для себя. Особенно, если ты считаешь свинством жить для себя.
Твоя преданность. Твоя верность. Твоя жертвенность. Ты простишь все, что можно простить. Ты закроешь глаза, если не сможешь смотреть. Но ты не уйдешь.
Ты не можешь быть один. Ты не можешь повиснуть в космосе. Ты отчаянно нуждаешься в них. То есть – чем их меньше, тем отчаянье ты в них нуждаешься. Чем отчаянье ты в них нуждаешься, тем сильнее они цепляются за тебя. Они не боятся тебя потерять. И боятся до смерти. Они не могут обойтись без тебя. Они пьют твою кровь и заедают твоим мясом.
Мистер Арчи. Вы слышите меня? Доктор здесь, и доктор говорит: хреново дело.
Вы себя сотрете, но не признаете, что что-то идет не так. Вы будете плеваться желчью, Вы будете похожи на паралитика, который отлично видит, что происходит вокруг, но которому не пошевелиться. Мистер Арчи. Вы меня слышите. Вы хотите что-то сказать?
- Я любил его.
Это не так уж важно сейчас. Речь не о том, речь о Вас. «Не судите Ленни строго. Он не такая свинья, какой кажется». Даже если ты знаешь, что он тебя сдал. Даже если ты знаешь, что он подонок. Ты знаешь о нем все, и тебе не отвернуться, потому что доказательства уже у тебя в руках. Но ты все равно находишь лазейку, верно? Ленни не такая свинья, какой кажется, - но прощайте, мистер Сидни Шоу.
Ты сел на четыре года, Арчи. И мальчишка, которого ты любил больше всего на свете и берег, как никого и никогда. Этот мальчишка сторчался к твоему выходу и превратился в обдолбанного дебила.
Но он не причем, верно? Он целовал тебя. Он прижимался к тебе. Когда ты трахал его – он подмахивал. Когда ты кончал – он кончал тоже. Он обнимал тебя. Он нуждался в тебе.
Мальчишка, в которого ты вложил все, что у тебя было. Неизменно пополняемый фонд. Самая крупная ставка. Диккенс написал «Большие надежды» и умер прежде, чем закончить сиквел – «Большие заебы».
Джонни нет. Вместо него трубка для крега. Джонни не виноват. Он просто не в себе.
Он под кайфом. Он не знает, что творит. Не знает, что хорошо для него, а что плохо. Не видит границы. Но он не причем – потому что всему виной наркотики. Ты не смог его защитить, и он подсел. Он не хочет ничего менять, он не хочет выбираться из ямы, но он по-прежнему Джонни. Джонни-бой. Все, что от тебя останется. Все, что тебе хотелось бы сохранить.
Ты в ярости. Ты в ужасе. Ты почти в депрессии. И все-таки: это так удобно. И все-таки: пока он не причем, тебе не нужно выбирать. Не нужно меняться. Не нужно сходить с рельс.
Ты оберегал его. Ты висел у него на ушах. Ты помогал ему. И все-таки: ты ведь знал, что Ленни решил его слить. Ты знал, что в него всадят еще три пули, а потом сожгут в угнанной тачке его тощее тельце. И ты ни хрена не сделал по этом поводу. По ходу, ты вообще забил, дядя Арчи.
Чувство вины – это как волосы и ногти. Всегда с тобой, и все время отрастает. Оно естественно и постоянно. Что бы ты не сделал, от него тебе не отвязаться. И легче что-то сделать один раз, чем продолжать делать – снова и снова.
Упс.
Джонни больше нет. Это так трагично. Так грустно. Так скверно. Такая крупная неприятность. Такая ощутимая утрата. Зато больше не с чем возиться.
Нет Джонни – нет проблемы. Нет Джонни – отпал вопрос о смене курса. Он навсегда останется во флэшбеках, он не будет трепыхаться и дергаться, не будет маячить у тебя за спиной и вызывать неправильные реакции. Все будет честно, легко и просто.
Ты понял меня, Арчи? Ты понял меня верно?
- Джон. Джон, тебе нужно вернуться домой.
- Это ни хрена не мой дом.
- Следи за речью.
- Ни хрена.
- Послушай. Тебе сейчас приходится нелегко, но теперь Ленни – твоя семья.
- Дерьмово дело с моей семьей.
- Бывает и похуже.
- А ты-то здесь причем? Моя семья – Ленни, моя мамочка – в гробу, а ты здесь каким боком?
- Джон. Тебе необходимо вернуться домой. Чем раньше, тем лучше. Джонни…
- Если бы ты был моим отцом, я бы хоть спокойно мог сидеть на заднице.
- Но я не твой отец.
Беда хорошего сна: ты знаешь, что дело происходит во сне. В кинотеатре с эффектом присутствия – очки все равно давят тебе на нос. Из твоей мечты тебя чертовски просто достать. Приход хорош тем, что ни в чем нельзя быть уверенным наверняка. Никаких тормозов. Ни границ, ни подсказок. Черта стирается, ты плаваешь между двумя мирами, и не отличаешь настоящей боли от фантомной, адского пламени от конфорки, сисек от подушки, леденцовых рек от слюны у себя во рту.
Ты можешь придумать все, что захочешь, и если тебе повезет – ты сможешь это прожить.
На самом деле, твоя мама не отправилась из-за тебя в дурдом. На самом деле, она не была несчастной. На самом деле, она жива. На самом деле, ты не виноват.
На самом деле, когда ты предложил – он согласился. На самом деле, тебе хватило яиц сказать то, что ты хотел сказать.
На самом деле, ты никогда не встречал Ленни.
На самом деле, все и всегда готовы были любить тебя.
На самом деле, ты не отрава. Ничего общего с отравой. И ничего страшного, что мамочка вскрыла вены. И ничего страшного, что Арчи в себя выстрелил.
Ты ни в чем не виноват. Ты здесь не причем. Не при делах – не при делах – не при делах.
И даже когда приход заканчивается. Даже если на самом деле ты гораздо трезвее и мыслишь вполне здраво. Ты можешь спрятаться за него. Не нужно беречь себя, если на самом деле это – не ты. Не нужно за себя бояться. Бояться быть униженным, бояться быть отвергнутым, задетым или виноватым. Тебя здесь нет. Только твоя наркота. Только трубка для крега.
Ты закрываешь глаза и чувствуешь, как его руки перехватывают тебя поперек туловища. Его губы касаются твоей шеи. Твоей спины. Его теплые пальцы гладят тебя. Его твердое теплое тело – совсем рядом с твоим. Ближе. И еще ближе. Ты можешь почувствовать его запах. Ты чувствуешь прикосновение. Ткань его пальто, когда он прижимает тебя к себе. Холодные круглые пуговицы. Его кожа. Ты чувствуешь даже щетину на его подбородке – он наклоняет голову, почти кладет ее тебе на плечо.
Ты открываешь глаза. Чувствуешь себя немного наебанным, но штука в том, что у тебя радость кончилась, а он об этом не знает. И поэтому он не очень-то удивляется, когда ты к нему лезешь. И поэтому он говорит:
- Джон. Не будь полным придурком.
Он говорит:
- Джон. Никогда так не делай. – Но говорит с тобой, как с ребенком или с больным. А ты не при делах. Ты не виноват. Это все трубка: она творит чудеса, она увлекается темной магией.
- Ленни – тоже.
- Я могу быть твоей семьей, если хочешь. Частью твоей семьи.
- Можно я буду звать тебя дядей? Дядя Арчи. Звучит здорово.
- Зови, как хочешь. А теперь давай поднимайся – и в машину. Нам нужно отвезти тебя назад.
Совсем другое дело, когда ты чист, как стекло. Никаких оправданий, никаких лишних персонажей. Трубка бросила тебя, твой лучший друг и первый помощник, надежное прикрытие для твоей тощей задницы – она ушла от тебя. Ты остался один. Беззащитный, самостоятельный и подсудный. Спросить тебя – так все неплохо. Пусть будет так. Может быть, так будет даже лучше.
Но он так не думает, верно? Он не думает так совсем.
Потому, что он надеялся: ты соскочишь, и вся твоя дурь пройдет. Он верил: избавишься от губительной зависимости – избавишься от завиральных идей. Он рассчитывал: вернется Джонни, славный чистенький Джонни, и вы больше никогда не вспомните об этом, вы больше никогда не заговорите об этом. Все пройдет, как болезнь, а вы оба выздоровеете и вернетесь к точке отсчета.
Ты больше не будешь торчать. По этому поводу, ты больше не будешь на него дрочить. По этому поводу, ты больше не будешь под него подставляться. По этому поводу, ты снова войдешь в норму.
По этому поводу – вы будете одной счастливой семьей. Как положено. Как прописано.
Так какого же хрена он полез тебя обнимать?
- Рукоятка. Затвор. Перемычка.
- Когда мне можно будет такой же?
- Дуло. Ствол. Курок. Предохранитель.
- Тормоза придумали трусы.
- Пока твой транспорт – велосипед, и оружие – кулак, можешь продолжать так думать: не страшно.
- Обойма?
- Да.
- Круто.
- Круто. Теперь повтори сам.
Какого хрена ты полез его обнимать, Арчи? Хотел проверить, насколько вам обоим лучше? Помогло? Нет? А с какого ты рассчитывал, что поможет?
Если это было так плохо – какого рожна ты его имел? Если это было запрещено – почему ты не дал ему по шее во второй раз и в третий? А почему ты не забрал его с собой, если он тебе так сильно нравился? Ты был ему очень нужен, очень-очень нужен, дядя Арчи. Так нужен. Так почему же ты, такой чудесный, не взял его к себе? И какого хрена ты сел? И какого хрена ты плюнул на него, когда вышел?
«Заткнись. Заткнись, или прикончу тебя своими руками, ядовитый мелкий жабеныш!»
А может быть, тебе просто не стоило встречать его снова? Было бы круто, если бы Ленни не смазал. Было бы круто, если бы его дошибли в лифте. Еще круче было бы, если бы он загнулся от наркоты – на пару месяцев раньше. Тогда бы сейчас ты был жив. Жив, здоров и спокоен.
Он не мог видеть тебя спокойным.
Ты не мог быть просто спокойным.
Он хотел видеть тебя счастливым, Арчи. Он хотел снова увидеть тебя счастливым. А еще он хотел, чтобы ты был на месте, потому что галактики распадаются и цивилизации рушатся, когда Настоящий Рок-н-рольщик бегает в шестерках у такого мудака, как Ленни.
Вашу мать, ты знал его шестнадцать лет. Разве ты не сообразил, что не надо слушать то, что он говорит? Если бы Джон говорил все, что мог тебе сказать, у тебя бы жопа слиплась от добрых слов. Поверь, Арчи. Поверь заслуженной трубке для крега. Трубка говорит: этому скотенышу было двадцать пять, многовато для статьи «совращение малолетних».
Трубка говорит: с ней или без нее, он видел твое лицо, когда закрывал глаза, и просыпался, вашу ж мать, с пятном на одеяле.
Трубка говорит: если бы у него не было тебя – что бы вообще тогда у него было?
Трубка говорит: дядя Арчи, ты помнишь… ему было двенадцать? А у него на плече был хороший такой кровоподтек? И это был единственный раз, когда ты заспорил с Ленни – потому что Ленни насвинячил, а ты не выносил, когда он свинячил, ты никогда не был одним из его тупорылых быков и не стал бы, даже если бы изо всех сил постарался. И Джонни, конечно, подслушивал. Потому что он всегда так делал. Он был самым хитрожопым подростком в истории.
Ты помнишь? Он помнит. Он помнит, что не знал, куда себя девать, потому что он был очень смущен и очень задет, а еще ему – впервые со смерти матери – захотелось плакать. Ты помнишь, почему? Потому что за дверью, в кабинете Ленни, ты говорил: «Он ребенок». Говорил: «Он маленький». Даже не «Ты не слишком жестко с ним?», а «Так не делают». Ты говорил: «Так нельзя». Спокойно и печально, так ты говорил только очевидные вещи, только те вещи, в которые ты верил – абсолютно. Джон потом месяц старался не попадаться тебе на глаза, были летние каникулы, а он торчал у себя – разве что не в шкафу. Ему было до смерти обидно, что ты назвал его ребенком. Ему было стыдно. Но больше никто так не говорил о нем, так не воспринимал его.
«Он маленький. Так нельзя. Он не виноват» - вместо «Ты отрава, Джон».
- И тебе не стыдно?
- А с чего бы?
- Вот здесь. Это Энджи, Стоунз, вторая минута.
- Ни хрена не убедительно.
- Следи за речью. Ты запорол секунд двадцать трека, не меньше.
- Это все твои пластинки – да, так! Уже из ушей торчат.
- Не борзей. В следующий раз, пойдешь радио слушать.
Может быть, он был уверен, что ты справишься, Джон. А может быть, он хотел, чтобы ты куда-нибудь делся. А может быть, ему было плевать.
Может быть, ты действительно сдал свою маму в дурдом и вложил ей в руку бритву. Может быть, ты просрал единственного человека, который тебя любил. А может быть, ты был не при чем. А может быть, они накрылись сами.
Может быть, завтра ты окочуришься. Может быть, найдешь еще одну дозу. А может быть, на тебя свалится новый альбом.
Прелесть прихода в том, что ни в чем нельзя быть уверенным – наверняка.
Ты стоишь на балконе. Двенадцатый этаж.
В руке у тебя – пистолет.
Раз, два, раз, два, раз, два, три.
Шаг вперед – шаг назад. В итоге ничего не изменится.
Ты приставляешь ствол к виску.
Закрываешь глаза.
И слышишь голос Арчи у себя за спиной.
- Стоять! – Ты оглядываешься через плечо. Он не то, чтобы взволнован, но кажется, что он запыхался. Он смотрит на тебя. Этот его удивленный, испуганный, цепкий взгляд.
- Успокойся. Отдай-ка.
Арчи протягивает руку – осторожно и медленно. Его пальцы – на внешней стороне твоего запястья. На внешней стороне твоей ладони. Его пальцы касаются костяшек твоих, переплетаются с твоими. Он забирает у тебя пистолет. Он хочет вытряхнуть патроны. Когда он понимает, что это зажигалка. Его веки опускаются, и ты понимаешь, что он сильно-сильно тебя старше. Что он стареет. Что ты прибавляешь ему седых волос. Что скоро у него не хватит сил на твои выходки.
Но откуда здесь – Арчи?..
Он заходит в квартиру. Ты идешь следом за ним. Он смеется, привалившись к стене, – нездоровым, кашляющим смехом. И ты говоришь:
- Вам можно – нам нельзя?
Ты уточняешь:
- Вам можно – нам нельзя?
Но он смотрит на тебя, и тебе отчаянно недостает темных очков, когда ты признаешь:
- Прости меня.
Сейчас. Здесь. Он стоит рядом с тобой, и ты можешь почувствовать его запах. Капли дождя на его счастливом пальто. Его виски, легкий и слабый запах его пота, запах металла. Какая-то часть тебя: она знает, что все не может быть так просто. Какая-то часть тебя: она хочет задать вопрос – и поэтому ты не спрашиваешь. Нельзя быть уверенным. Всегда есть вероятность, что ты не в себе. Что ты не сейчас и не здесь. Никогда не узнаешь наверняка – и поэтому, пока здесь есть Арчи, лучше даже не пытаться узнать.
Он говорит:
- Джон.
Он спрашивает:
- Что ты творишь?
Спрашивает:
- Полгода – и ты снова в яме?
Ты спрашиваешь в ответ:
- А ты какого хрена вытворяешь?
Ты говоришь:
- Я толком не знаю, на каком я свете, с пары грамм хуже не будет.
Говоришь:
- Твоя девица, к слову, нудная стерва. Даром что третий размер – а то бы я с лестницы ее спустил.
Говоришь:
- Ты снова надумал меня кинуть? Я ребенок, ты мне нужен – а ты деру даешь?
Он улыбается: только слегка. Он все еще улыбается, беспомощно и растерянно, когда ты спрашиваешь:
- Тебе кто-то сказал, что ты умнее меня, или ты сам так решил?
Тебе больно. Если это вдруг кого-нибудь беспокоит, тебе очень больно. Больнее, чем когда-либо. И какая-то твоя часть – она знает, что это не может быть правдой.
Эта часть говорит: мертвее мертвого. Эта часть говорит: навсегда и совсем. Эта часть зачитывает: погребенные в безымянной могиле и преданные вечному забвению.
Но эта часть затыкается, когда Арчи подается к тебе и касается губами твоих губ. Ближе. Плотнее. Упорнее.
Арчи целует тебя. Впервые в истории, только для вас. Его глаза закрыты, плечи напряжены, ты кладешь его ладони на плечи к себе, и все, чего ты хочешь, это запомнить выражение его лица. Это ощущение. Это мгновение.
Если все это – на самом деле. Ты будешь хорошо себя вести до следующего рождества. Ты сделаешь все, что нужно было делать. Ты сделаешь пожертвование в пользу сиротского приюта и даже начнешь завтракать по утрам. А если завтра окажется, что на месте Арчи был пыльный матрас… что ж. Ты снова постараешься найти правильную дозу. Красота прихода в том, что ничего нельзя знать наверняка.
Автор: Sandra-hunta
Фандом: Рок-н-рольщик.
Пейринг: Арчи/Джонни.
Ответ на главу Ptrasi "Your voice".
читать дальше- Положи на место.
- Почему? Я хочу послушать.
- Потому, что это Джонни Кэш. Он здесь только потому, что это коллекционная запись, и я, возможно, когда-нибудь сменяю ее на что-то стоящее.
- Арчи, что не так? Не кобенься – я хочу послушать.
- Если в этом мире есть аномально жалкий, долбоебнутый и бесполезный музыкант, которого без всякого зримого повода продолжают слушать и чей рекорд никчемности никогда не будет побит, так это Джонни Кэш. Хуже него может быть только Джонни Кэш – если он сделает сейчас сольник-возвращение.
- Вау! Такой длинной фразы я от тебя не слышал, дядя, сколько тебя помню. Откуда жуткий зуб на Джонни Кэша?
- Не говори ерунды.
- У тебя на Джонни Кэша огромный, острый и ядовитый зуб – размером с клык саблезубого тигра, и я хочу знать, почему.
- Сняли тему.
- Он у тебя девицу отбил?
- Не борзей, Джонни.
- О! Он тебе в морду плюнул?
- Джон.
- Я жду страшной правды.
- Если тебе так любопытно, девицу у меня отбил менеджер Joy Division – но я отдал спокойно.
- Не хороша была?
- Был хорош менеджер Joy Division.
- Ты бежишь от ответа, дядя Арчи. Со всех ног.
- Ничего подобного.
- Спасаешься по методу 3D. «Дик Дает Деру».
- У него на редкость дерьмовая музыка.
- Тогда дай заценить.
- Не в моем доме.
- Тогда отдай на руки.
- Я тебе даже носовой платок не доверю.
- Только подумай, дядя Арчи, в какую мы с тобой угодили перипетию.
- Заболтаешь насмерть, кого хочешь.
- Я слушаю историю.
- Это… это не история, Джон. Это показатель редкостной нехватки мозгов среди потребителей. Джонни Кэш по ошибке попал в число американских рокеров первой волны. Хотя на самом деле он дешевый кантри-исполнитель с балалайкой. Единственной приличной песней, которую он спел, был чужой госпил – на его первом прослушивании. А потом он подсел и сделал из этого событие, хотя ничего особенного в этом не было. И все поверили, что это событие. А потом он – снова по ошибке – стал первым, кто спел в тюрьме строгого режима. Лишив приличные команды права на рекорд.
- В общем, ему везло?
- Не то слово. На ровном месте.
- И тебя это до жути бесит?
- Нет. Но музыка у него – дрянь.
- Ага.
- К тому, отвратительное имя. Хуже было бы, только если бы это был псевдоним.
- Ага.
У каждого есть свое дерьмовое поле. Бабы – шлюхи, виски – дрянь, деньги – бумага, власти – убийцы. На этом – край.
Мы все умрем. Жизнь бессмысленна. Девицы не дают. Мужики не уважают. Тексты не выходят. На этом – край.
Нас окружают ублюдки. Нами управляют ублюдки. Нас имеют ублюдки. Мы имеем ублюдков. На этом – край.
У каждого есть свой предел. За ним – нам нужна пенная ванна, белый саван и чистенькие крылышки. За ним – мы становимся размякшими и благостными, как пидоры. Слепыми, как новорожденные котята. Доверчивыми, как психи и дети.
Религия. Музыка. Женщина. Книги.
Семья. Дети. Картины. Зверье.
Вы меня поняли, верно? Вы меня поняли верно? Ты можешь быть циничной сволочью двадцать четыре часа в сутки, шесть дней в неделю – но на седьмой тебе понадобятся надежда и любовь. Наступает интоксикация. Перегрузка. И ты можешь говорить, что бутерброд всегда падает маслом вниз, залог отношений – совпадения и необходимость, человечеством движет алчность, и в подземке никто не уступит старухе место. Все так. Но в воскресенье вечером ты достанешь из обувной коробки коллекцию открыток – с семьдесят четвертого по девяноста пятый годы – будешь разглядывать их с лупой и улыбаться, как дурак.
Ты можешь думать, что все продается и покупается, что за сладкий кусок люди вокруг перегрызут друг другу глотки. Ты можешь думать, что розы – это оправдание миньета, брак – бегство от одиночества, служба – убийство интеллекта, и твои отпрыски сольют тебя в дом престарелых, но вечерком ты отправишься бегать в парк или поведешь на прогулку двух своих фокстерьеров, Джеймса и Микки, и все встанет на место.
Ты можешь убивать людей. Кидать их на деньги. Грабить банки. Спать с несовершеннолетней проституткой. Работать на подонка. И тем не менее: у тебя есть свой край. И тем не менее: тебе нужен свет. Тебе нужны белые занавесочки и правильное чувство. Иначе ты просто загнешься.
Решение. Поступок. Результат. Последствия. Вы поняли меня, верно? Вы поняли меня верно?
Если ты однажды решил, что ты лучше других. Дал деру вверх по эскалатору, пока они ждали своей очереди. Стал лучшим из лучших. В конце концов, непременно окажется, что ты был прав. То есть: вокруг тебя неудачники, ублюдки и подонки. То есть: ты совсем один – на самом верху, сверху тебе уже не спустится, а с теми, кого обогнал, иметь дело противно.
Но в мире идиотов, ублюдков и подонков жить неудобно и тоскливо. И поэтому кто-то – в случайной выборке, по стечению обстоятельств, - вылетает из круга. Вылетает за край. Кто-то становится твоей целью, радостью, опорой и любовью. Твоим лучшим другом, твоим сыном или отцом, гигантским стоком для всего, что ты мог бы дать.
Когда количество привязанностей сокращено до минимума, привязанность становится слепой. Мистер Арчи. Когда все, что у тебя есть, это цветок в горшке – ты сдохнешь, но польешь его вовремя, и будешь улыбаться, вытирая его листья. Мистер Арчи, мистер Настоящий Рок-н-рольщик, Вы поняли меня, верно? Вы поняли меня верно? Когда количество близких искусственно срезано до двух, эти двое – вся твоя жизнь. Особенно, если ты не умеешь жить для себя. Особенно, если ты считаешь свинством жить для себя.
Твоя преданность. Твоя верность. Твоя жертвенность. Ты простишь все, что можно простить. Ты закроешь глаза, если не сможешь смотреть. Но ты не уйдешь.
Ты не можешь быть один. Ты не можешь повиснуть в космосе. Ты отчаянно нуждаешься в них. То есть – чем их меньше, тем отчаянье ты в них нуждаешься. Чем отчаянье ты в них нуждаешься, тем сильнее они цепляются за тебя. Они не боятся тебя потерять. И боятся до смерти. Они не могут обойтись без тебя. Они пьют твою кровь и заедают твоим мясом.
Мистер Арчи. Вы слышите меня? Доктор здесь, и доктор говорит: хреново дело.
Вы себя сотрете, но не признаете, что что-то идет не так. Вы будете плеваться желчью, Вы будете похожи на паралитика, который отлично видит, что происходит вокруг, но которому не пошевелиться. Мистер Арчи. Вы меня слышите. Вы хотите что-то сказать?
- Я любил его.
Это не так уж важно сейчас. Речь не о том, речь о Вас. «Не судите Ленни строго. Он не такая свинья, какой кажется». Даже если ты знаешь, что он тебя сдал. Даже если ты знаешь, что он подонок. Ты знаешь о нем все, и тебе не отвернуться, потому что доказательства уже у тебя в руках. Но ты все равно находишь лазейку, верно? Ленни не такая свинья, какой кажется, - но прощайте, мистер Сидни Шоу.
Ты сел на четыре года, Арчи. И мальчишка, которого ты любил больше всего на свете и берег, как никого и никогда. Этот мальчишка сторчался к твоему выходу и превратился в обдолбанного дебила.
Но он не причем, верно? Он целовал тебя. Он прижимался к тебе. Когда ты трахал его – он подмахивал. Когда ты кончал – он кончал тоже. Он обнимал тебя. Он нуждался в тебе.
Мальчишка, в которого ты вложил все, что у тебя было. Неизменно пополняемый фонд. Самая крупная ставка. Диккенс написал «Большие надежды» и умер прежде, чем закончить сиквел – «Большие заебы».
Джонни нет. Вместо него трубка для крега. Джонни не виноват. Он просто не в себе.
Он под кайфом. Он не знает, что творит. Не знает, что хорошо для него, а что плохо. Не видит границы. Но он не причем – потому что всему виной наркотики. Ты не смог его защитить, и он подсел. Он не хочет ничего менять, он не хочет выбираться из ямы, но он по-прежнему Джонни. Джонни-бой. Все, что от тебя останется. Все, что тебе хотелось бы сохранить.
Ты в ярости. Ты в ужасе. Ты почти в депрессии. И все-таки: это так удобно. И все-таки: пока он не причем, тебе не нужно выбирать. Не нужно меняться. Не нужно сходить с рельс.
Ты оберегал его. Ты висел у него на ушах. Ты помогал ему. И все-таки: ты ведь знал, что Ленни решил его слить. Ты знал, что в него всадят еще три пули, а потом сожгут в угнанной тачке его тощее тельце. И ты ни хрена не сделал по этом поводу. По ходу, ты вообще забил, дядя Арчи.
Чувство вины – это как волосы и ногти. Всегда с тобой, и все время отрастает. Оно естественно и постоянно. Что бы ты не сделал, от него тебе не отвязаться. И легче что-то сделать один раз, чем продолжать делать – снова и снова.
Упс.
Джонни больше нет. Это так трагично. Так грустно. Так скверно. Такая крупная неприятность. Такая ощутимая утрата. Зато больше не с чем возиться.
Нет Джонни – нет проблемы. Нет Джонни – отпал вопрос о смене курса. Он навсегда останется во флэшбеках, он не будет трепыхаться и дергаться, не будет маячить у тебя за спиной и вызывать неправильные реакции. Все будет честно, легко и просто.
Ты понял меня, Арчи? Ты понял меня верно?
- Джон. Джон, тебе нужно вернуться домой.
- Это ни хрена не мой дом.
- Следи за речью.
- Ни хрена.
- Послушай. Тебе сейчас приходится нелегко, но теперь Ленни – твоя семья.
- Дерьмово дело с моей семьей.
- Бывает и похуже.
- А ты-то здесь причем? Моя семья – Ленни, моя мамочка – в гробу, а ты здесь каким боком?
- Джон. Тебе необходимо вернуться домой. Чем раньше, тем лучше. Джонни…
- Если бы ты был моим отцом, я бы хоть спокойно мог сидеть на заднице.
- Но я не твой отец.
Беда хорошего сна: ты знаешь, что дело происходит во сне. В кинотеатре с эффектом присутствия – очки все равно давят тебе на нос. Из твоей мечты тебя чертовски просто достать. Приход хорош тем, что ни в чем нельзя быть уверенным наверняка. Никаких тормозов. Ни границ, ни подсказок. Черта стирается, ты плаваешь между двумя мирами, и не отличаешь настоящей боли от фантомной, адского пламени от конфорки, сисек от подушки, леденцовых рек от слюны у себя во рту.
Ты можешь придумать все, что захочешь, и если тебе повезет – ты сможешь это прожить.
На самом деле, твоя мама не отправилась из-за тебя в дурдом. На самом деле, она не была несчастной. На самом деле, она жива. На самом деле, ты не виноват.
На самом деле, когда ты предложил – он согласился. На самом деле, тебе хватило яиц сказать то, что ты хотел сказать.
На самом деле, ты никогда не встречал Ленни.
На самом деле, все и всегда готовы были любить тебя.
На самом деле, ты не отрава. Ничего общего с отравой. И ничего страшного, что мамочка вскрыла вены. И ничего страшного, что Арчи в себя выстрелил.
Ты ни в чем не виноват. Ты здесь не причем. Не при делах – не при делах – не при делах.
И даже когда приход заканчивается. Даже если на самом деле ты гораздо трезвее и мыслишь вполне здраво. Ты можешь спрятаться за него. Не нужно беречь себя, если на самом деле это – не ты. Не нужно за себя бояться. Бояться быть униженным, бояться быть отвергнутым, задетым или виноватым. Тебя здесь нет. Только твоя наркота. Только трубка для крега.
Ты закрываешь глаза и чувствуешь, как его руки перехватывают тебя поперек туловища. Его губы касаются твоей шеи. Твоей спины. Его теплые пальцы гладят тебя. Его твердое теплое тело – совсем рядом с твоим. Ближе. И еще ближе. Ты можешь почувствовать его запах. Ты чувствуешь прикосновение. Ткань его пальто, когда он прижимает тебя к себе. Холодные круглые пуговицы. Его кожа. Ты чувствуешь даже щетину на его подбородке – он наклоняет голову, почти кладет ее тебе на плечо.
Ты открываешь глаза. Чувствуешь себя немного наебанным, но штука в том, что у тебя радость кончилась, а он об этом не знает. И поэтому он не очень-то удивляется, когда ты к нему лезешь. И поэтому он говорит:
- Джон. Не будь полным придурком.
Он говорит:
- Джон. Никогда так не делай. – Но говорит с тобой, как с ребенком или с больным. А ты не при делах. Ты не виноват. Это все трубка: она творит чудеса, она увлекается темной магией.
- Ленни – тоже.
- Я могу быть твоей семьей, если хочешь. Частью твоей семьи.
- Можно я буду звать тебя дядей? Дядя Арчи. Звучит здорово.
- Зови, как хочешь. А теперь давай поднимайся – и в машину. Нам нужно отвезти тебя назад.
Совсем другое дело, когда ты чист, как стекло. Никаких оправданий, никаких лишних персонажей. Трубка бросила тебя, твой лучший друг и первый помощник, надежное прикрытие для твоей тощей задницы – она ушла от тебя. Ты остался один. Беззащитный, самостоятельный и подсудный. Спросить тебя – так все неплохо. Пусть будет так. Может быть, так будет даже лучше.
Но он так не думает, верно? Он не думает так совсем.
Потому, что он надеялся: ты соскочишь, и вся твоя дурь пройдет. Он верил: избавишься от губительной зависимости – избавишься от завиральных идей. Он рассчитывал: вернется Джонни, славный чистенький Джонни, и вы больше никогда не вспомните об этом, вы больше никогда не заговорите об этом. Все пройдет, как болезнь, а вы оба выздоровеете и вернетесь к точке отсчета.
Ты больше не будешь торчать. По этому поводу, ты больше не будешь на него дрочить. По этому поводу, ты больше не будешь под него подставляться. По этому поводу, ты снова войдешь в норму.
По этому поводу – вы будете одной счастливой семьей. Как положено. Как прописано.
Так какого же хрена он полез тебя обнимать?
- Рукоятка. Затвор. Перемычка.
- Когда мне можно будет такой же?
- Дуло. Ствол. Курок. Предохранитель.
- Тормоза придумали трусы.
- Пока твой транспорт – велосипед, и оружие – кулак, можешь продолжать так думать: не страшно.
- Обойма?
- Да.
- Круто.
- Круто. Теперь повтори сам.
Какого хрена ты полез его обнимать, Арчи? Хотел проверить, насколько вам обоим лучше? Помогло? Нет? А с какого ты рассчитывал, что поможет?
Если это было так плохо – какого рожна ты его имел? Если это было запрещено – почему ты не дал ему по шее во второй раз и в третий? А почему ты не забрал его с собой, если он тебе так сильно нравился? Ты был ему очень нужен, очень-очень нужен, дядя Арчи. Так нужен. Так почему же ты, такой чудесный, не взял его к себе? И какого хрена ты сел? И какого хрена ты плюнул на него, когда вышел?
«Заткнись. Заткнись, или прикончу тебя своими руками, ядовитый мелкий жабеныш!»
А может быть, тебе просто не стоило встречать его снова? Было бы круто, если бы Ленни не смазал. Было бы круто, если бы его дошибли в лифте. Еще круче было бы, если бы он загнулся от наркоты – на пару месяцев раньше. Тогда бы сейчас ты был жив. Жив, здоров и спокоен.
Он не мог видеть тебя спокойным.
Ты не мог быть просто спокойным.
Он хотел видеть тебя счастливым, Арчи. Он хотел снова увидеть тебя счастливым. А еще он хотел, чтобы ты был на месте, потому что галактики распадаются и цивилизации рушатся, когда Настоящий Рок-н-рольщик бегает в шестерках у такого мудака, как Ленни.
Вашу мать, ты знал его шестнадцать лет. Разве ты не сообразил, что не надо слушать то, что он говорит? Если бы Джон говорил все, что мог тебе сказать, у тебя бы жопа слиплась от добрых слов. Поверь, Арчи. Поверь заслуженной трубке для крега. Трубка говорит: этому скотенышу было двадцать пять, многовато для статьи «совращение малолетних».
Трубка говорит: с ней или без нее, он видел твое лицо, когда закрывал глаза, и просыпался, вашу ж мать, с пятном на одеяле.
Трубка говорит: если бы у него не было тебя – что бы вообще тогда у него было?
Трубка говорит: дядя Арчи, ты помнишь… ему было двенадцать? А у него на плече был хороший такой кровоподтек? И это был единственный раз, когда ты заспорил с Ленни – потому что Ленни насвинячил, а ты не выносил, когда он свинячил, ты никогда не был одним из его тупорылых быков и не стал бы, даже если бы изо всех сил постарался. И Джонни, конечно, подслушивал. Потому что он всегда так делал. Он был самым хитрожопым подростком в истории.
Ты помнишь? Он помнит. Он помнит, что не знал, куда себя девать, потому что он был очень смущен и очень задет, а еще ему – впервые со смерти матери – захотелось плакать. Ты помнишь, почему? Потому что за дверью, в кабинете Ленни, ты говорил: «Он ребенок». Говорил: «Он маленький». Даже не «Ты не слишком жестко с ним?», а «Так не делают». Ты говорил: «Так нельзя». Спокойно и печально, так ты говорил только очевидные вещи, только те вещи, в которые ты верил – абсолютно. Джон потом месяц старался не попадаться тебе на глаза, были летние каникулы, а он торчал у себя – разве что не в шкафу. Ему было до смерти обидно, что ты назвал его ребенком. Ему было стыдно. Но больше никто так не говорил о нем, так не воспринимал его.
«Он маленький. Так нельзя. Он не виноват» - вместо «Ты отрава, Джон».
- И тебе не стыдно?
- А с чего бы?
- Вот здесь. Это Энджи, Стоунз, вторая минута.
- Ни хрена не убедительно.
- Следи за речью. Ты запорол секунд двадцать трека, не меньше.
- Это все твои пластинки – да, так! Уже из ушей торчат.
- Не борзей. В следующий раз, пойдешь радио слушать.
Может быть, он был уверен, что ты справишься, Джон. А может быть, он хотел, чтобы ты куда-нибудь делся. А может быть, ему было плевать.
Может быть, ты действительно сдал свою маму в дурдом и вложил ей в руку бритву. Может быть, ты просрал единственного человека, который тебя любил. А может быть, ты был не при чем. А может быть, они накрылись сами.
Может быть, завтра ты окочуришься. Может быть, найдешь еще одну дозу. А может быть, на тебя свалится новый альбом.
Прелесть прихода в том, что ни в чем нельзя быть уверенным – наверняка.
Ты стоишь на балконе. Двенадцатый этаж.
В руке у тебя – пистолет.
Раз, два, раз, два, раз, два, три.
Шаг вперед – шаг назад. В итоге ничего не изменится.
Ты приставляешь ствол к виску.
Закрываешь глаза.
И слышишь голос Арчи у себя за спиной.
- Стоять! – Ты оглядываешься через плечо. Он не то, чтобы взволнован, но кажется, что он запыхался. Он смотрит на тебя. Этот его удивленный, испуганный, цепкий взгляд.
- Успокойся. Отдай-ка.
Арчи протягивает руку – осторожно и медленно. Его пальцы – на внешней стороне твоего запястья. На внешней стороне твоей ладони. Его пальцы касаются костяшек твоих, переплетаются с твоими. Он забирает у тебя пистолет. Он хочет вытряхнуть патроны. Когда он понимает, что это зажигалка. Его веки опускаются, и ты понимаешь, что он сильно-сильно тебя старше. Что он стареет. Что ты прибавляешь ему седых волос. Что скоро у него не хватит сил на твои выходки.
Но откуда здесь – Арчи?..
Он заходит в квартиру. Ты идешь следом за ним. Он смеется, привалившись к стене, – нездоровым, кашляющим смехом. И ты говоришь:
- Вам можно – нам нельзя?
Ты уточняешь:
- Вам можно – нам нельзя?
Но он смотрит на тебя, и тебе отчаянно недостает темных очков, когда ты признаешь:
- Прости меня.
Сейчас. Здесь. Он стоит рядом с тобой, и ты можешь почувствовать его запах. Капли дождя на его счастливом пальто. Его виски, легкий и слабый запах его пота, запах металла. Какая-то часть тебя: она знает, что все не может быть так просто. Какая-то часть тебя: она хочет задать вопрос – и поэтому ты не спрашиваешь. Нельзя быть уверенным. Всегда есть вероятность, что ты не в себе. Что ты не сейчас и не здесь. Никогда не узнаешь наверняка – и поэтому, пока здесь есть Арчи, лучше даже не пытаться узнать.
Он говорит:
- Джон.
Он спрашивает:
- Что ты творишь?
Спрашивает:
- Полгода – и ты снова в яме?
Ты спрашиваешь в ответ:
- А ты какого хрена вытворяешь?
Ты говоришь:
- Я толком не знаю, на каком я свете, с пары грамм хуже не будет.
Говоришь:
- Твоя девица, к слову, нудная стерва. Даром что третий размер – а то бы я с лестницы ее спустил.
Говоришь:
- Ты снова надумал меня кинуть? Я ребенок, ты мне нужен – а ты деру даешь?
Он улыбается: только слегка. Он все еще улыбается, беспомощно и растерянно, когда ты спрашиваешь:
- Тебе кто-то сказал, что ты умнее меня, или ты сам так решил?
Тебе больно. Если это вдруг кого-нибудь беспокоит, тебе очень больно. Больнее, чем когда-либо. И какая-то твоя часть – она знает, что это не может быть правдой.
Эта часть говорит: мертвее мертвого. Эта часть говорит: навсегда и совсем. Эта часть зачитывает: погребенные в безымянной могиле и преданные вечному забвению.
Но эта часть затыкается, когда Арчи подается к тебе и касается губами твоих губ. Ближе. Плотнее. Упорнее.
Арчи целует тебя. Впервые в истории, только для вас. Его глаза закрыты, плечи напряжены, ты кладешь его ладони на плечи к себе, и все, чего ты хочешь, это запомнить выражение его лица. Это ощущение. Это мгновение.
Если все это – на самом деле. Ты будешь хорошо себя вести до следующего рождества. Ты сделаешь все, что нужно было делать. Ты сделаешь пожертвование в пользу сиротского приюта и даже начнешь завтракать по утрам. А если завтра окажется, что на месте Арчи был пыльный матрас… что ж. Ты снова постараешься найти правильную дозу. Красота прихода в том, что ничего нельзя знать наверняка.
@темы: фанфики
-
-
14.07.2011 в 03:53-
-
04.09.2012 в 19:31да, последняя сцена просто добила,
whatever, спасибо вам большое, ай лайк!